Пять лет уж прошло с той поры, как Аполлон Аполлонович подкатил к Учреждению безответственным главой Учреждения: пять с лишком лет прошло с той поры! И были события: проволновался Китай и пал Порт-Артур [32] . Но виденье годин – неизменно: восьмидесятилетнее плечо, галун, борода.

____________________

Дверь распахнулась: медная булава простучала. Аполлон Аполлонович из каретного дверца пронес каменный взор в широко открытый подъезд. И дверь затворилась.

Аполлон Аполлонович стоял и дышал.

– «Ваше высокопревосходительство… Сядьте-с… Ишь ты, как задыхаетесь…»

– «Все-то бегаете, будто маленький мальчик…»

– «Посидите, ваше высокопревосходительство: отдышитесь…»

– «Так-то вот-с…»

– «Может… водицы?»

Но лицо именитого мужа просветилось, стало ребяческим, старческим; изошло все морщинками:

– «А скажите, пожалуйста: кто муж графини?»

– «Графини-с?… А какой, позволю спросить?»

– «Нет, просто графини?»

– «?»

– «Муж графини – графин?»

____________________

«Хе-хе-хе-с…»

____________________

А уму непокорное сердце трепетало и билось; и от этого все кругом было:

тем – да не тем…

Двух бедно одетых курсисточек…

Среди медленно протекающих толп протекал незнакомец; и вернее, он утекал в совершенном смятенье от того перекрестка, где потоком людским был притиснут он к черной карете, откуда уставились на него: череп, ухо, цилиндр.

Это ухо и этот череп!

Вспомнив их, незнакомец кинулся в бегство.

Протекала пара за парой: протекали тройки, четверки; от каждой под небо вздымался дымовой столб разговора, переплетаясь, сливаясь с дымовым, смежнобегущим столбом; пересекая столбы разговоров, незнакомец мой ловил их отрывки; из отрывков тех составлялись и фразы, и предложения. Заплеталась невская сплетня.

– «Вы знаете?» – пронеслось где-то справа и погасло в набегающем грохоте.

И потом вынырнуло опять:

– «Собираются…»

– «Что?»

– «Бросить…»

Зашушукало сзади.

Незнакомец с черными усиками, обернувшись, увидел: котелок, трость, пальто; уши, усы и нос…

– «В кого же»?

– «Кого, кого» – перешушукнулось издали; и вот темная пара сказала.

– «Абл…»

И сказавши, пара прошла.

– «Аблеухова?»

– «В Аблеухова?!»

Но пара докончила где-то там…

– «Абл… ейка меня кк…исла…тою… попробуй…»

И пара икала.

Но незнакомец стоял, потрясенный всем слышанным:

– «Собираются?…»

– «Бросить?…»

– «В Абл…»

____________________

– «Нет же: не собираются…»

____________________

А кругом зашепталось:

– «Поскорее…»

И потом опять сзади:

– «Пора же…»

И пропавши за перекрестком, напало из нового перекрестка:

– «Пора… право…»

Незнакомец услышал не «право», а «прово-»; и докончил сам:

– «Прово-кация?!»

Провокация загуляла по Невскому. Провокация изменила смысл всех слышанных слов: провокацией наделила она невинное право; а «обл… ейка» она превратила в черт знает что:

– «В Абл…»

И незнакомец подумал:

– «В Аблеухова».

Просто он от себя присоединил предлог ве, ер: присоединением буквы ве и твердого знака изменился невинный словесный обрывок в обрывок ужасного содержания; и что главное: присоединил предлог незнакомец.

Провокация, стало быть, в нем сидела самом; а он от нее убегал: убегал – от себя. Он был своей собственной тенью.

О, русские люди, русские люди!

Толпы зыбких теней не пускайте вы с острова: вкрадчиво тени те проникают в телесное обиталище ваше; проникают отсюда они в закоулки души: вы становитесь тенями клубообразно летящих туманов: те туманы летят искони из-за края земного: из свинцовых пространств волнами кипящего Балта; в туман искони там уставились громовые отверстия пушек.

В двенадцать часов, по традиции, глухой пушечный выстрел торжественно огласил Санкт-Петербург, столицу Российской Империи: все туманы разорвались и все тени рассеялись.

Лишь тень моя – неуловимый молодой человек – не сотрясся и не расплылся от выстрела, беспрепятственно совершая свой пробег до Невы. Вдруг чуткое ухо моего незнакомца услышало за спиною восторженный шепот:

– «Неуловимый!…»

– «Смотрите – Неуловимый!…»

– «Какая смелость!…»

И когда, уличенный, повернулся он своим островным лицом, то увидел в упор на себя устремленные глазки двух бедно одетых курсисточек…

Да вы помолчите!…

– «Быбы… быбы…»

Так громыхал мужчина за столиком: мужчина громадных размеров; кусок желтой семги он запихивал в рот и, давясь, выкрикивал непонятности. Кажется он выкрикивал:

«Вы-бы…»

Но слышалось:

– «Бы-бы…»

И компания тощих пиджачников начинала визжать:

– «А-aхха-ха, аха-ха!…»

____________________

Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми пoльтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха.

Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал…

– «А-а-а…»

Оглушили его сперва голоса.

____________________

– «Ра-аа-ков… ааа… ах-ха-ха…»

– «Видите, видите, видите…»

– «Не говорите…»

– «Ме-емме…»

– «И водки…»

– «Да помилуйте… да подите… Да как бы не так…»

____________________

Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало:

– «Пора… право…»

– «Что право?»

– «Кация – акация – кассация…»

– «Бл…»

– «И водки…»

____________________

Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем…

– «Пора…»

– «Собираются бросить…»

– «В Абл…»

– «Прав…»

Ах, праздные мысли!…

На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры [33] с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.

____________________

– «Вам с пикончиком [34] ?»

Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.

– «Нет, без пикону мне».

А сам думал: почему был испуганный взгляд – за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки – черной замшевой – его по спине не огрел и злой бич циркуляра; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а… ручоночка…

Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.

– «Еще рюмку…»

____________________

Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:

– «Чего извоетс?…»

– «Чаво бы нибудь…»

– «Дыньки-с?»

– «К шуту: мыло с сахаром твоя дынька…»

– «Бананчика-с?»

– «Неприличнава сорта фрухт…»

– «Астраханского винограду-с?»